Мечтательница

Воплощение

Щенячьи восторги

Роковая мечта

by Cheb

ОТМАЗКА: Персонажи «Ночного дозора» не принадлежат мне, они созданы Сергеем Лукьяненко. Идея и оформление Сэйлор Мун созданы Наоко Такеучи.

Глава 1.
Воплощение.

— Да надень же ты шапку, или шарф хоть намотай! Уши же отморозишь! Зачем ты это заплела?

Две восьмиклассницы переходят широкую улицу. Одна, как положено, укутана в шерстяную шапку и перчатки, вторая несёт свою розовую шапку в руках: не смогла натянуть на голову, опасаясь порушить странную причёску, в которую заплела свои длинные светлые волосы: два круглых колобка по бокам, от которых свисают почти достающие до плеч хвосты.

— Слышь, Зайцева, — не унимается подруга. — Ты, всё-таки, ненормальная. С чего тебе вдруг взбрело так выпендриваться? Чем тебя коса не устраивала?

— Не знаю, — легкомысленно пожимает плечами та, потирая покрасневшие уши: мороз невелик, но пощипывает. — Просто захотелось, и всё. А коса надоела просто.

Хрустя свежим снегом, девочки углубляются в идущий от перекрёстка узкий проезд, зажатый между гаражами и автосервисами. Уже темнеет, и идти по этим местам совершенно неохота. Увы, железная дорога торчит у города словно кость в горле, и все нормальные улицы с их автобусными маршрутами, фонарями и расчищенными тротуарами идут в далёкий, далёкий обход. И хоть живут девочки меньше, чем в километре друг от друга, нормальной дороги между их домами нет, и не предвидится. Вот и приходится добираться пешком: с Фонвизина, где живёт Оксана, по переходу через Милашенкова, оттуда - метров четыреста по безымянному проезду, пешком через железную дорогу - и вот уже Королёва, где до Любиного дома остаётся четыре шага.

Конечно, в будущем мёртвую зону прорежет монорельс - но это когда ещё будет, пока что на месте будущей трассы лишь ряд мощных бетонных столбов, высящихся вдоль пути девочек словно монолиты Стоунхенджа, да колдобины, оставленные усердными строителями вместо ровной земли. Чуть справа по курсу темнеющее небо пронзает ярко освещённая прожекторами игла Останкинской башни. За три года её так до конца и не восстановили, но цилиндрическая втулка ресторана уже сияет окнами всех своих этажей. До башни отсюда рукой подать, и приходится слегка задирать голову чтобы поглядеть на её макушку.

Наконец заборы раздаются. Проезд уходит направо, как и ряд опор будущего монорельса, а девочки следуют загибающей влево тропинкой, прижимающейся к увенчанному колючей проволокой забору автостоянки. Перед ними самый неприятный участок - необихоженый переход через трёхпутную, ничем не ограждённую железную дорогу. Ничем, кроме двух узких гряд настоящей чащобы, самовольно разросшейся в полосе отчуждения. Летом тут после темноты вообще жуть, всю видимость закрывают густые заросли, в которых в изобилии водятся бомжи. Но сейчас, зимой, узенькие полоски леса прозрачны и светлы, через них сквозят огни улицы Королёва. Не той, большой и гордой, кончающейся у телецентра, а узенькой и тихой улочки, доходящей, загибаясь, до самой железной дороги, касаясь её коротким отрезком, и обратно вглубь квартала.

Люба непроизвольно ускоряет шаги: заросли хоть и просвечивают насквозь на фоне снега, но уже порядком стемнело, настолько, что начинает ощущаться свет полной сегодня луны.

Внезапная остановка держащей её за руку Оксаны становится для неё полной неожиданностью. Испуганно обернувшись, она с облегчением видит, что ничего не произошло. Подруга, однако, зачем-то вглядывается в густеющий сумрак лесополосы, уходящей налево между железной дорогой и каким-то забором. Совершенно, совершенно не то место, где стоит задерживаться.

— Пошли отсюда! — она решительно тянет подругу за собой, к корявому мостку, пересекающему идущую вдоль путей канаву.

— А? — непонимающе отзывается та, словно вырванная из транса. — Ты чего?

— Не тормози, ладно? — отвечает Люба, оглядываясь налево, затем направо, нет ли поезда. Потом с той же решимостью начинает перешагивать через рельсы, не выпуская Оксаниной руки. — Уши уже отваливаются.

Той ничего не остаётся кроме как поспешать за ней, не желая споткнуться: — Ну? А я что говорила?

Скоро все три пути позади, равно как и вторая канава и тоненькая лесополоса, стиснутая здесь до одного ряда деревьев. Девочки с облегчением выходят на освещённый тротуар, и быстро пересекают узкую и пустынную проезжую часть. Здесь всегда пустынно, даже когда весь остальной город давится пробками: медвежий угол он и есть медвежий угол, по этой улице не срежешь и не объедешь. Трудно поверить, что всего в паре сотен метров отсюда раскинулся телецентр, с его кишащими, лопающимися от автомобилей стоянками, где редкие газоны уцелели только благодаря специальным металлическим надолбам.

Здесь же царит тишина, застроенный хрущобами квартал кутается в покрывало густого леса. Некогда посаженные вдоль новеньких домов деревца давно заматерели, переросли крыши пятиэтажек, и обзавелись многочисленными отпрысками. Тощие бюджеты озеленителей и фанатичная забота мэра, приравнивающая порубки чуть ли не к убийству священной коровы, привели к тому, что большинство старых московских дворов представляют из себя густой лес. Настоящий лес, почти дикий, где в тени деревьев не приживается трава а между корнями осенью часто встречаются грибы.

Но Любе здесь нравится, хоть цветы на подоконнике с ней и не согласны. Она бы не променяла свой дом на элитную квартиру в самой навороченной новостройке - она нагляделась достаточно, эти тридцати- и сорокаэтажные бетонные обелиски уныло торчат посреди голых пустырей, покрытых блестящей чешуёй автомобильных крыш, большинство - на краю какого-нибудь шумного проспекта, а то и двух. Вот как, например, та новостройка, что возводят на углу Фонвизина и Милашенкова, в двух шагах от Оксаниного дома.

Не то, чтобы у её родителей когда-нибудь хватило денег на новую квартиру.

Немного углубившись в квартал, девочки подходят к панельной пятиэтажке, ничем не выделяющейся среди окружающих близнецов, и Люба спешно набирает код. Железная дверь с писком открывается, впуская их в относительно чистый, но испещрённый наскальной росписью и слегка попахивающий кошками подъезд. Лифтов домам до пяти этажей не полагалось - затем и строили - и девочки пешком поднимаются на третий этаж.

— Мам, мы пришли! — жизнерадостно заявляет Люба, заглядывая на тесную кухоньку. — Оксана со мной потусуется часика два, хорошо?

— Никаких двух часиков, — строго отзывается от плиты мама, молодая ещё сухощавая женщина с бигудями в чёрных как смоль волосах. — Пусть ночует у нас, и без разговоров. Ваши эти часика два затянутся до одиннадцати, а ей потом одной домой добираться.

— Ладно, — отзывается Люба, вешая на вешалку куртку и стягивая сапоги. — Оксан, ты как, сможешь?.. Да ты раздевайся, не стой столбом, — обращается она к какой-то заторможенной подруге.

— Что это за музыка? — невпопад спрашивает та.

— Музыка? — Люба прислушивается, но ничего не может расслышать. — У соседей, наверно, — недоуменно отвечает она. — Ладно, я пока диск достану, а ты раздевайся давай. — Она уходит вперёд, в свою узкую, словно пенал, комнатку.

Проходит минута, потом другая, но подруга так и не появляется.

— Оксана? — Она выходит спросить, в чём задержка. Её вопрос приходится в пустоту, и лишь отсутствие на вешалке Оксаниной куртки и шапки зияет, словно вырванный зуб.

— Она вдруг ушла, — озабоченно отзывается с кухни мама. — Сказала, что вспомнила об одном срочном деле...

Вдруг ушла.

Укол тревоги был столь острым, что Люба ощутила его как настоящую боль. Не было у Оксаны никаких срочных дел, не такая она чтобы вдруг сорваться и бежать домой одна, по темноте...

Ощущение тревоги стремительно нарастало, и Люба не рассуждая, не думая, бросилась судорожно натягивать сапоги. Дрожащие пальцы всё путались, никак не в силах застегнуть молнию, а ощущение тревоги уже превратилось в предчувствие беды, непоправимой и неминуемой, гремевшее в её сердце словно набатный колокол. Плюнув на незастёгнутый сапог, Люба ринулась к двери, схватив одной рукой куртку, и посыпалась вниз по лестнице, надевая её на ходу, ощупью нашаривая рукава.

Вырвавшись на улицу, она рванула прямо через сугроб, черпая снег незастёгнутым сапогом, не рассуждая, не задумываясь, откуда знает, куда бежать.

Беда накатывала со стороны железной дороги, оттуда, где они совсем недавно прошли. Накатывала стремительно, неотвратимо. Она бежала изо всех сил, но понимала, что не успевает. Ну хоть немножечко, хоть капельку быстрее!..

Дорожка лунного света блеснула на утоптанном снегу перед ней, блеснула - и расступилась, и мир вокруг посерел и выцвел, обдав её пронизывающим холодом. Но она не замечала этого, ощущая только, что стремительно надвигавшаяся беда вдруг замешкалась, надвигаясь всё так же неотвратимо, но с неспешной неторопливостью.

Не замечая, что делает, она рванулась сквозь этот холодный выцветший мир прыжками, длившимися долго, словно в замедленной съёмке. Один прыжок - со дворов прямо на середину улицы. Второй - сквозь редкие деревья, на средний путь железной дороги. Приземлившись носком левой ноги точно на рельс, она какое-то замороженное мгновение всматривалась в серое плетение зарослей, замершая посреди движения. Потом прыгнула, оттолкнувшись от рельса, довернув вправо. Туда, где пульсировало раскалённым пятном Зло.

И всё равно она ощущала, что не успевает.

Ну ещё, хоть немножечко, быстрее!

И мир изменился второй раз, окрасившись в оттенки чёрного, укутанный тёмным туманом. Искривились деревья, раскорячившись ведьмиными пугалами. Превратился в колючие заросли забор позади деревьев, в изгибе которого свило своё гнездо Зло. Она плыла в прыжке медленно, словно сквозь вязкий кисель, ледяной и высасывающий силы. Но ей светила в спину Луна, огромная и сияющая, и пекла словно летнее солнце, разгоняя своим светом холод, чётко видимая сквозь тяжёлые, клубящиеся облака, низко летящие над самой землёй.

И теперь она успевала. Неотвратимое наступление беды замедлилось до скорости улитки. А она хоть и медленно, но плыла вперёд.

И когда, оттолкнувшись от голой сырой земли, и летя уже в следующем прыжке, она приблизилась к средоточию Зла, то смогла разглядеть их глазами: две тёмных, слегка размытых тени. высокий, мускулистый парень, держащий безвольно обмякшую Оксану, и всё приближающий, приближающий к её шее горящие алым иглы клыков.

Он не успел их вонзить. Вынырнув обратно в серый, но почти нормальный на вид мир, она с разлёта впечатала пятку вытянутой правой ноги в плечо парня, вновь обретшего цвета и детали. И время набрало, наконец, нормальный ход.

Парень отлетел в сторону словно кегля, с глухим, каким-то ватным лязгом впечатавшись в листовой железный забор. Получившая часть его момента Оксана кувырком полетела на землю, но Люба как-то успела её поймать, мимолётно подивившись, какой лёгкой та стала.

— Оксан! Ты как, цела? — Она потрясла обмякшую подругу. Та висела в её руках безвольно, словно сомнабула. Потом на её лицо упал отблеск света полной Луны, и она рывком очнулась, уставившись на Любу в восхищённом потрясении. Благоговении, даже.

Парень зашевелился и поднялся на ноги. Похрустел мускулистой шеей, разминая. Рывком вправил выбитое плечо, подвигал рукой.

— Эй, в чём дело, Светлая? — голос у него был как у типичного быка, позабывшего уже звучание слова «нет». — Я вампир зарегистрированный, у меня лицензия есть. — Он выпятил грудь, на которой Люба только теперь разглядела странный, светящийся голубым светом прямоугольник. — Это моя законная добыча. Или вы там в Ночном дозоре вконец оборзели?

Любу охватила священная ярость. Сама мысль, что у вампира может быть «законная» добыча была столь отвратительно-тошнотворной, что у неё против воли сжались кулаки.

— Я не из твоего дозора, — гневно ответила она. — Я из Селаа Мун... — она поперхнулась незнакомыми словами, невесть откуда выплывшими, но звучавшими как-то... а, вот оно что. — Я из охотниц Селены, — продолжила она уже на родном языке. — И подобная тебе мерзость - моя добыча. Священным именем Селены, приговариваю тебя к небытию! Защищайся, тварь! И да проявит Всевышний милосердие к твоей душе.

— А, вольная пташка! — Вампир радостно загоготал. — Ну, тогда я тебя живьём брать буду, чтобы сдать Ночному дозору. Всегда забавляло как Светлые сами друг друга мочат. — Он мерзки осклабился и напружинился, пригибаясь.

— Оксан, — она поставила подругу на ноги. — Ты пожалуйста держись позади. Но не слишком близко, ладно?

Та кивнула и стала медленно отступать, всё такая же заворожённая до потери речи. Лунный свет продолжал освещать её, резко выделяя из выцветшего серого мира словно неумелый коллаж.

И вампир обрушился на Любу градом ударов, всё норовя поймать её и заломить руку за спину. Сначала она думала, что ей конец: парень был здоровенный, на две головы выше неё, и накачанный, как Шварценегер. Но удары его, хоть и чувствительные, хоть и отбрасывавшие её назад, ощущались как сквозь вату. На попытку применить захват она ответила невесть откуда всплывшим в памяти контрприёмом, легко швырнув через себя эту тушу. Оксана взвизгнула, пригибаясь, когда вампир пролетел у неё над головой, с хрустом проломив голые кусты и с весьма неприятным звуком приземлившись где-то на рельсах.

— Вау, — только и нашлась, что сказать Оксана.

— В сторону, в сторону уходи, — заторопила её Люба. — Он сейчас бросится, а ты прямо на пути!

Оксана прыснула в сторону словно заяц. Вампир, грязно матерясь, уже шёл сквозь кусты. Он, похоже, наконец разозлился по настоящему. Лицо его осунулось, приобретя звероподобные черты, клыки вытянулись, а глаза тлели алыми углями.

— Ну всё, я тебя своими руками рвать буду! — прорычал он изменившимся голосом, бугрясь внезапно налившимися мускулами до такой степени, что его пижонская куртка начала расходиться по швам.

Она на мгновение опешила под напором такой концентрированной ненависти, и налетевший с невероятной скоростью вампир впечатался в неё своей массивной тушей, сбив с ног и проехавшись на ней по тёплому, словно пенопласт, снегу до самого забора. Прижал лицом к земле, заломив руку.

— Попалась, соплячка, — довольно пропыхтел он.

Не зная, как вырваться, она «нырнула» глубже, туда где не было снега, а огромная Луна пекла словно июльское солнце. Влажная, словно губка, земля мгновенно промочила её, обдав пронизывающим студёным холодом. Весь жар лунного света достался вампиру, и тому это явно не понравилось.

— Какого?.. — взревел он, и давление на её руку слегка ослабло. Она услышала потрескивание, и уловила запах палёных волос.

И нырнула ещё глубже.

Сухая, жёсткая земля обжигала злым холодом, пронимавшим до самых костей. Она заизвивалась словно уж на сковородке, и сбросила с себя дымящегося, матерящегося вампира. Вскочила на ноги, бросив краткий взгляд вокруг. Деревья почти исчезли, заменившись какими-то скрюченными корягами. Рельсы превратились в узловатые корни, а дома на той стороне улицы напоминали угловатые скалы с грубо высеченными в них проёмами. Над головой плыли сверкающие металлом облака, а сквозь них всё так же сияла необъяснимо полная, ослепительная Луна. Только здесь она положительно жгла. Новоявленная охотница непроизвольно начала вертеться, чтобы не подгореть с одной стороны, как шашлык на вертеле. С губ срывались облачка серебристого пара, а земля леденила ноги даже сквозь подошвы.

— Что ты за чудовище?! — в страхе и ярости выкрикнул вампир, извиваясь под жгучими лучами. И внезапно выцвел, растаяв словно тень. «Вынырнул», поняла она. И спешно вынырнула вслед за ним, до самого реального мира, где были и краски и звуки.

Вампир стоял на карачках, озираясь дикими глазами. С лица его лоскутами слезала кожа. Он увидел её и невольно отпрянул.

— Что это за бред! — он почти взвизгнул. В Сумраке нет и не может быть нашей луны!

Она воздела руки.

— Я буду жаловаться в Ночной дозор! — Вампир всё быстрее пятился на карачках. — Тебе этого так не оставят! — Глаза его распахнулись от ужаса, когда между её руками вдруг оказалась Луна, не имевшая ну никаких прав быть в этой части небосвода.

— Свет! — выкрикнула она одно короткое слово. И, сорвав Луну с неба, с натугой, двумя руками, зашвырнула в него.

Ослепительный свет обрушился на вампира словно молот богов, мгновенно обратив в тлен и прах.

Люба обессиленно согнулась, надсадно дыша и упираясь руками во вдруг затрясшиеся коленки. Кажется, она что-то забыла?..

— Оксана! — она спешно нырнула в серое безмолвие.

Та стояла, сияя посреди бесцветного мира голубым лунным светом. Шапка с неё слетела, волнистые каштановые волосы трепетали на студёном ветру. Она приплясывала, похлопывая облачёнными в перчатки руками, и потирая лицо.

— Ну и долго тут время тянется, в этом четвёртом измерении! — ответила она на озабоченные расспросы подруги. — Думала, совсем закоченею пока ты меня вытащишь!

Люба спешно схватила её за руку, и вынырнула с ней в реальный мир. Оксана дрожала мелкой дрожью, обхватив себя руками.

— Люб, это правда ты?

— В каком смысле? — не поняла та.

— Вау!.. В смысле... Господи... Да ты на себя посмотри!

Люба наконец дала себе труд задуматься, почему ей не холодно, хотя выбежала из дома без шапки, да и снега в незастёгнутый сапог начерпать должна была.

Первое, что бросилось в глаза - сапоги были не те. Точнее, сапожки. Красной кожи в старорусском стиле с загнутыми вверх носами, расшитые бисером и серебром.

Второе - ноги у неё были голыми. Вместо джинсов - верёвочная юбочка чуть ниже середины бедра. Верёвочная - в прямом смысле. Вся юбка состояла из плетёных, словно африканские косички, верёвочек тёмно-синего цвета, густо отходивших от толстой верёвки, опоясавшей её талию, поднимаясь выше на бёдрах и спускаясь неглубоким клином спереди. Будь её воля - в жизни бы не решилась надеть такую абстракцию, это ж всё равно что эти туземные соломенные юбки. И что самое смешное - ей в этом безобразии было тепло, как летом.

Ну, а после такого серебристо-белое то-ли шёлковое трико, то-ли синтетический купальник, смотрелось уже чем-то вполне обыденным. Как и белые, по локоть, перчатки из того же обтягивающего, шелковистого материала, с серебряными накладками на пальцах - они и защита, они и встроенный аналог кастета.

Оксана рассмеялась нервным, почти истерическим смехом:

— Нет, это надо же! Сэйлор Мун в кокошнике! — она истерически икнула. — Никогда не думала, что увижу Сэйлор Мун в кокошнике!

— Не «сэйлор», Селаа, — машинально поправила Люба. Потянулась к своей голове, сняла головной убор, и уже не удивилась когда это действительно оказался кокошник. Небольшой, ажурно-серебряный, сходящийся на острый угол подобно древнерусскому шлему или церковному куполу.

— О Господи... — Оксану постепенно начинал трясти, отходящий шок оставлял после себя лютый адреналиновый откат. — Оксана Нарышкина... Нару Осака... — Теперь, когда всё было позади, до неё наконец начало доходить всё громадье происходящего, и ей вдруг стало по настоящему страшно. Из за всех этих невозможных совпадений проглядывал пугающий лик реальной, нешуточной мистики, суровой и угрожающей. А вампир? Ну страшно, да, ну, чуть не убил. Но всё это почти обыденно: та же гопота, только с клыками. — Надеюсь, на меня не станут нападать регулярно, а? А интересно, у королевы Берил только вампиры, или оборотни есть? Или тролли?

— Ты о чём это? — Люба покосилась на подругу, начавшую, кажется, уже съезжать с катушек.

— А т..ты что, никогда «Сэйлор Мун» по телевизору не с..смотрела? — вопросом на вопрос ответила заикающаяся Оксана. — А я д..думала... Известный же сериал! И я - его верная фанатка! — она гордо выпрямилась, но в глазах у неё стояли слёзы.

— Сериал? — не поняла Люба. — При чём здесь сериал?

— Всё! — отрезала Оксана. — Две японские школьницы, Нару Осака - это буду я, и Банни... В смысле, Усаги Цукино, превращающаяся в воина в матроске чтобы сражаться со злом... — Любе не очень-то верилось, но она решила дать подруге выговориться. — И ты сейчас одета в точь как она, когда превращается в Воина в матроске... В смысле, юбка у неё обычная плиссированная, и кокошника нет, но это всё мелочи... И... — она внезапно обхватила подругу, вцепившись в неё, как в спасательный круг. — Люб, мне страшно, — всхлипнула она. — Та Сэйлор Мун, из мультфильма, она стала девочкой-волшебницей когда на Нару напал монстр. А потом на неё ещё много раз нападали...

— Ничего, — Люба похлопала её по спине. — Я всегда смогу защитить. Только позови - я всегда успею.

— Правда? — всхлипнула Оксана, расслабляясь.

— Правда. Это четвёртое измерение, оно многослойное. Чем глубже ныряешь, тем медленнее идёт время. Я могу нырнуть глубоко-глубоко, и добраться до тебя хоть через всю Москву пока время будет стоять.

Она не стала говорить о лютом холоде и испепеляющем лунном свете, царящих там, в глубине.

Люба внезапно ощутила жгучее желание убраться с этого места. Не говоря ни слова, она подхватила Оксану на руки, и нырнула сразу на второй слой. И ринулась прочь сквозь ледяной кисель воздуха, куда более податливый, чем в первый раз, делясь с подругой своим теплом, прикрывая её от высасывающего холода.

За её спиной лунный свет искрился, заметая все магические следы её присутствия, пока один лишь прах вампира не остался висеть тяжким облаком. Потом свет угас: нет и никогда не было в этих мирах серебристой луны, ни на первом слое, ни на втором, ни на третьем.

Следующая глава >>

последняя правка: 26 апреля 2009